Неточные совпадения
Замечу кстати: все поэты —
Любви мечтательной друзья.
Бывало, милые предметы
Мне снились, и душа моя
Их образ
тайный сохранила;
Их после муза оживила:
Так я, беспечен, воспевал
И деву
гор, мой идеал,
И пленниц берегов Салгира.
Теперь от вас, мои друзья,
Вопрос нередко слышу я:
«О ком твоя вздыхает лира?
Кому, в толпе ревнивых дев,
Ты посвятил ее напев?
Привычка усладила
горе,
Не отразимое ничем;
Открытие большое вскоре
Ее утешило совсем:
Она меж делом и досугом
Открыла
тайну, как супругом
Самодержавно управлять,
И всё тогда пошло на стать.
Она езжала по работам,
Солила на зиму грибы,
Вела расходы, брила лбы,
Ходила в баню по субботам,
Служанок била осердясь —
Всё это мужа не спросясь.
Он понял, что чувства эти действительно как бы составляли настоящую и уже давнишнюю, может быть,
тайну ее, может быть, еще с самого отрочества, еще в семье, подле несчастного отца и сумасшедшей от
горя мачехи, среди голодных детей, безобразных криков и попреков.
Базаров встал. Лампа тускло
горела посреди потемневшей, благовонной, уединённой комнаты; сквозь изредка колыхавшуюся штору вливалась раздражительная свежесть ночи, слышалось ее таинственное шептание. Одинцова не шевелилась ни одним членом, но
тайное волнение охватывало ее понемногу… Оно сообщилось Базарову. Он вдруг почувствовал себя наедине с молодою, прекрасною женщиной…
Если нет
тайны, то мир плосок и человек двухмерное существо, неспособное восходить в
гору.
Вспоминая тех, разве можно быть счастливым в полноте, как прежде, с новыми, как бы новые ни были ему милы?» Но можно, можно: старое
горе великою
тайной жизни человеческой переходит постепенно в тихую умиленную радость; вместо юной кипучей крови наступает кроткая ясная старость: благословляю восход солнца ежедневный, и сердце мое по-прежнему поет ему, но уже более люблю закат его, длинные косые лучи его, а с ними тихие, кроткие, умиленные воспоминания, милые образы изо всей долгой и благословенной жизни — а надо всем-то правда Божия, умиляющая, примиряющая, всепрощающая!
Водились за ним, правда, некоторые слабости: он, например, сватался за всех богатых невест в губернии и, получив отказ от руки и от дому, с сокрушенным сердцем доверял свое
горе всем друзьям и знакомым, а родителям невест продолжал посылать в подарок кислые персики и другие сырые произведения своего сада; любил повторять один и тот же анекдот, который, несмотря на уважение г-на Полутыкина к его достоинствам, решительно никогда никого не смешил; хвалил сочинение Акима Нахимова и повесть Пинну;заикался; называл свою собаку Астрономом; вместо однакоговорил одначеи завел у себя в доме французскую кухню,
тайна которой, по понятиям его повара, состояла в полном изменении естественного вкуса каждого кушанья: мясо у этого искусника отзывалось рыбой, рыба — грибами, макароны — порохом; зато ни одна морковка не попадала в суп, не приняв вида ромба или трапеции.
Ты видела в зале, как
горят щеки, как блистают глаза; ты видела, они уходили, они приходили; они уходили — это я увлекала их, здесь комната каждого и каждой — мой приют, в них мои
тайны ненарушимы, занавесы дверей, роскошные ковры, поглощающие звук, там тишина, там
тайна; они возвращались — это я возвращала их из царства моих
тайн на легкое веселье Здесь царствую я».
Вот
тайна: дней моих весною
Уж я все
горе жизни знал.
Странное дело! эта мысль подсказывала ей совсем не те слова, которые она произносила: она подсказывала:"Да куда ж я, черт побери, денусь, коли имение-то все раздам! все жила, жила да командовала, а теперь, на-тко, на старости-то лет да под команду к детям идти!"И вследствие этого
тайного рассуждения слезы текли еще обильнее, а материнское
горе казалось еще горчее и безысходнее.
Так что однажды, когда два дурака, из породы умеренных либералов (то есть два такие дурака, о которых даже пословица говорит: «Два дурака съедутся — инно лошади одуреют»), при мне вели между собой одушевленный обмен мыслей о том, следует ли или не следует принять за благоприятный признак для судебной реформы то обстоятельство, что
тайный советник Проказников не получил к празднику никакой награды, то один из них, видя, что и я
горю нетерпением посодействовать разрешению этого вопроса, просто-напросто сказал мне: «Mon cher! ты можешь только запутать, помешать, но не разрешить!» И я не только не обиделся этим, но простодушно ответил: «Да, я могу только запутать, а не разрешить!» — и скромно удалился, оставив дураков переливать из пустого в порожнее на всей их воле…
Голос его звучал тихо, но твердо, глаза блестели упрямо. Она сердцем поняла, что сын ее обрек себя навсегда чему-то
тайному и страшному. Все в жизни казалось ей неизбежным, она привыкла подчиняться не думая и теперь только заплакала тихонько, не находя слов в сердце, сжатом
горем и тоской.
Ровно трои сутки молодой столоначальник пил с
горя в трактире с приятелем своим, писцом казначейства Звездкиным, который был при нем чем-то вроде наперсника: поверенный во всех его сердечных
тайнах, он обыкновенно курил на его счет табак и жуировал в трактирах, когда у Медиокритского случались деньги.
— Ты будешь любить, как и другие, ни глубже, ни сильнее; будешь также сдергивать и покрывало с
тайн… но только ты будешь верить в вечность и неизменность любви, да об одном этом и думать, а вот это-то и глупо: сам себе готовишь
горя более, нежели сколько бы его должно быть.
Но все еще, к немалому
горю Петра Иваныча, он далеко был от холодного разложения на простые начала всего, что волнует и потрясает душу человека. О приведении же в ясность всех
тайн и загадок сердца он не хотел и слушать.
Она старалась прочесть на лице папа его любовные
тайны; и не прочтя ничего, с некоторым наслаждением
горя вздыхала и предавалась созерцанию своего несчастия.
Избранники сии пошли отыскивать труп и, по
тайному предчувствию, вошли на одну
гору, где и хотели отдохнуть, но когда прилегли на землю, то почувствовали, что она была очень рыхла; заподозрив, что это была именно могила Адонирама, они воткнули в это место для памяти ветку акации и возвратились к прочим мастерам, с которыми на общем совещании было положено: заменить слово Иегова тем словом, какое кто-либо скажет из них, когда тело Адонирама будет найдено; оно действительно было отыскано там, где предполагалось, и когда один из мастеров взял труп за руку, то мясо сползло с костей, и он в страхе воскликнул: макбенак, что по-еврейски значит: «плоть отделяется от костей».
Егор Егорыч исключительно думал о Сусанне Николаевне и беспрестанно взглядывал на нее; она хоть и не смотрела на него, но чувствовала это и была мучима
тайным стыдом: при всей тяжести настоящего ее
горя, она не переставала думать об Углакове.
Он был смущен и тяжело обеспокоен ее сегодняшним напряженным молчанием, и, хотя она ссылалась на головную боль от морской болезни, он чувствовал за ее словами какое-то
горе или
тайну. Днем он не приставал к ней с расспросами, думая, что время само покажет и объяснит. Но и теперь, когда он не перешел еще от сна к пошлой мудрости жизни, он безошибочно, где-то в самых темных глубинах души, почувствовал, что сейчас произойдет нечто грубое, страшное, не повторяющееся никогда вторично в жизни.
Среди экипажей, родственников, носильщиков, негров, китайцев, пассажиров, комиссионеров и попрошаек,
гор багажа и треска колес я увидел акт величайшей неторопливости, верности себе до последней мелочи, спокойствие — принимая во внимание обстоятельства — почти развратное, так неподражаемо, безупречно и картинно произошло сошествие по трапу неизвестной молодой девушки, по-видимому небогатой, но, казалось, одаренной
тайнами подчинять себе место, людей и вещи.
Любонька догадывалась, о чем речь, бледнела,
сгорала от стыда, особенно когда провинциальная барыня, выслушав
тайное пояснение, устремляла на нее дерзкий взгляд, сопровождая его двусмысленной улыбкой.
Пепко волновался целый день и с
горя напился жесточайшим образом. Его скромное исчезновение из Петербурга уже не было
тайной…
Горы важно задумчивы. С них на пышные зеленоватые гребни волн упали черные тени и одевают их, как бы желая остановить единственное движение, заглушить немолчный плеск воды и вздохи пены, — все звуки, которые нарушают
тайную тишину, разлитую вокруг вместе с голубым серебром сияния луны, еще скрытой за горными вершинами.
— Но я целовал крест добровольно. Отец Авраамий, не вынужденная клятва тяготит мою душу; нет, никто не побуждал меня присягать королевичу польскому! и
тайный, неотступный голос моей совести твердит мне ежечасно:
горе клятвопреступнику! Так, отец мой! Юрий Милославский должен остаться слугою Владислава; но инок, умерший для света, служит единому богу…
Старая боярыня крепилась месяца два, наконец не вытерпела и пересказала Федоре, под большою
тайной, что нищая говорила с ней о ее внуке, Юрии Дмитриче, что будто б он натерпится много
горя, рано осиротеет и хоть будет человек ратный, а умрет на своей постеле; что станет служить иноплеменному государю; полюбит красную девицу, не зная, кто она такова, и что всего-то чуднее, хоть и женится на ней, а свадьба их будет не веселее похорон.
У каждого атамана имеются свои
тайные вехи в виде маяков, домов, крупных прибрежных камней, одиноких сосен на
горах или звезд.
Туда Аксинья подавала им есть и пить, там они спали, невидимые никому, кроме меня и кухарки, по-собачьи преданной Ромасю, почти молившейся на него. По ночам Изот и Панков отвозили этих гостей в лодке на мимо идущий пароход или на пристань в Лобышки. Я смотрел с
горы, как на черной — или посеребренной луною — реке мелькает чечевица лодки, летает над нею огонек фонаря, привлекая внимание капитана парохода, — смотрел и чувствовал себя участником великого,
тайного дела.
И тогда, помню, слились для меня все лица в одно большое грустное лицо; задумчиво оно и упрямо показалось мне, на словах — немотно, но в
тайных мыслях — дерзко, и в сотне глаз его — видел я — неугасимо
горит огонь, как бы родной душе моей.
Философы гордились благосклонным воззрением Екатерины и
горели ревностию величать Ту, которая воцарила с собою Философию и
тайные желания мудрого человеколюбия обратила в государственные уставы.
Еретик! И это было тем достовернее, что хотя городничий ему не доверял и протопоп в нем сомневался, но и городничиха и протопопица за него
горой стояли, — первая за пригон на ее огород бударей, а вторая по какой-то
тайной причине, лежавшей в ее «характере сопротивления».
Еще у нас был любимый разговор о хозяевах гостиницы: как кто из них пошел в
гору. Вот где я узнал настоящие «
Тайны мадридского двора»! Что ни имя — то преступление: грабеж, убийство или еще хуже.
Сгустились тучи, ветер веет,
Трава пустынная шумит;
Как черный полог, ночь висит;
И даль пространная чернеет;
Лишь там, в дали степи обширной,
Как
тайный луч звезды призывной,
Зажжен случайною рукой,
Горит огонь во тьме ночной.
Унылый путник, запоздалый,
Один среди глухих степей,
Плетусь к ночлегу; на своей
Клячонке тощей и усталой
Держу я путь к тому огню;
Ему я рад, как счастья дню…
Горит огнём и вечной мыслью солнце,
Осенены всё той же
тайной думой,
Блистают звезды в беспредельном небе,
И одинокой, молчаливый месяц
Глядит на нашу землю светлым оком… //…Повсюду мысль одна, одна идея… //…Одна она — царица бытия…
Приду на склон приморских
гор,
Воспоминаний
тайных полный, —
И вновь таврические волны
Обрадуют мой жадный взор.
К тому же мне все казалось, что я как будто бы виноват пред нею, застав вчера ее слезы и помешав ее
горю, так что она поневоле должна будет коситься на меня, как на неприятного свидетеля и непрошеного участника ее
тайны.
— Но ведь ты знаешь, что я люблю тебя. Ты все знаешь. Зачем ты так смотришь на Иуду? Велика
тайна твоих прекрасных глаз, но разве моя — меньше? Повели мне остаться!.. Но ты молчишь, ты все молчишь? Господи, Господи, затем ли в тоске и муках искал я тебя всю мою жизнь, искал и нашел! Освободи меня. Сними тяжесть, она тяжеле
гор и свинца. Разве ты не слышишь, как трещит под нею грудь Иуды из Кариота?
Ты болен. Живи проще. Ты — поэт — бессмысленное певучее существо, — и, однако, тебе суждено выражать мысли других; они только не умеют высказать всего, что говоришь ты.
Горе тебе, если ты подскажешь людям их
тайные, сумасшедшие мысли.
В мягком песке своем хоронила его пустыня и свистом ветра своего плакала и смеялась над ним; тяжкие громады
гор ложились на его грудь и в вековом молчании хранили
тайну великого возмездия — и само солнце, дающее жизнь всему, с беспечным смехом выжигало его мозг и ласково согревало мух в провалах несчастных глаз его.
— Худых дел у меня не затеяно, — отвечал Алексей, — а
тайных дум,
тайных страхов довольно… Что тебе поведаю, — продолжал он, становясь перед Пантелеем, — никто доселе не знает. Не говаривал я про свои
тайные страхи ни попу на духу, ни отцу с матерью, ни другу, ни брату, ни родной сестре… Тебе все скажу… Как на ладонке раскрою… Разговори ты меня, Пантелей Прохорыч, научи меня, пособи
горю великому. Ты много на свете живешь, много видал, еще больше того от людей слыхал… Исцели мою скорбь душевную.
Долго с сердечной любовью разговаривал его Колышкин, уверяя, что деньги завтра будут готовы, но это не успокоило Патапа Максимыча… Настина
тайна в руках страдника — вот что до самого дна мутило душу его, вот что
горем его сокрушало… Не пригрозишь теперь богачу, как грозил дотоль нищему.
— Да что ж ты полагаешь? —
сгорая любопытством, спрашивала Таифа. — Скажи, Пантелеюшка… Сколько лет меня знаешь?.. Без пути лишних слов болтать не охотница, всякая
тайна у меня в груди, как огонь в кремне, скрыта. Опять же и сама я Патапа Максимыча, как родного, люблю, а уж дочек его, так и сказать не умею, как люблю, ровно бы мои дети были.
Тамо множество пещер
тайных, в них странники привитают, а немного подале стоят снеговые
горы, верст за триста, коли не больше, их видно.
И она кротко взяла и не выпуская стала держать руку Хвалынцева, и вся фигура ее, и взгляд, и лицо, и самый поворот головы, все это выражало собою теплое и любовное участие. Раскрытая душа ее ждала, что вот-вот сейчас другая сочувственная душа перельет в нее все свое
горе, всю свою
тайну, и она затишит, умиротворит, убаюкает и исцелит эту другую, дорогую ей душу.
Прошептав бессвязную речь засохшими от жара губами, я снова юркнула в постель… Сердце мое билось… Голова
горела. У меня была
тайна,
тайна знакомства с Керимом, и я гордилась ею — моей первой серьезной
тайной, неведомой самым близким, дорогим людям.
— Ты поступила нечестно, — продолжал он неумолимо, — ты обидела твоего старого отца. Ты обидела, огорчила и оскорбила меня. Больше того: ты осрамила меня на целый
Гори. Дочь всеми уважаемого, честного служаки, боевого генерала, оказывается, ведет
тайную дружбу с опаснейшим из окрестных душманов, с грабителем, вором, убийцей!
Снова потянулась бесконечная дорога —
горы и небо, небо и
горы… И молчаливые, как
тайны, бездны со всех сторон… Но это было уже не прежнее, исполненное невыразимой прелести путешествие, какое я совершила неделю тому назад с дедушкой Магометом. Тяжелая мрачная туча нависла надо мной, все разрастаясь и разрастаясь, наваливаясь на душу свинцовой тяжестью. Предчувствие страшного, неизбежного ни на минуту не оставляло меня.
Они, может быть, умрут завтра; зачем они думают о чем-нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг, по какой-то
тайной связи мыслей, живо представился спуск с можайской
горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
Как молния — бурную тьму ночи, постижение «
тайны земной» только в редкие мгновения пронизывает душу Достоевского. Сверкнув,
тайна исчезает, мрак кругом еще чернее, ни отсвета нигде, и только
горит в душе бесконечная тоска по исчезнувшему свету.
Ты видишь, как приветливо над нами
Огнями звезд
горят ночные небеса?
Не зеркало ль моим глазам твои глаза?
Не все ли это рвется и теснится
И в голову, и в сердце, милый друг,
И в
тайне вечной движется, стремится
Невидимо и видимо вокруг?
Пусть этим всем исполнится твой дух,
И если ощутишь ты в чувстве том глубоком
Блаженство, — о! тогда его ты назови
Как хочешь: пламенем любви,
Душою, счастьем, жизнью, богом, —
Для этого названья нет:
Все — чувство. Имя — звук и дым…
Радзивил писал, что
горит нетерпением представиться принцессе, но затрудняется приехать к ней, потому что, одетый в польский кунтуш, может обратить внимание любопытных и тем повредить делу, которое должно вести пока в
тайне.